Е. Долгов. ЕВГЕНИЙ ЖАРКОВСКИЙ. Биография. Начало творческого пути

Рыбачий... Где это? Не на всякой карте найдешь небольшой полуостров в Заполярье, глубоко врезавший­ся в холодное море. Не каждый знает, что моряки про­звали его «гранитным линкором», что этот легендар­ный клочок суши, дни и ночи державший круговую обо­рону в грозные военные годы и почти полностью отре­занный от «Большой земли», стал неприступной крепо­стью для фашистов.

...В доме композитора многое говорит о море — бескозырка, бинокль, военно-морской вымпел, макеты-сувениры кораблей, фотографии. На одной из них — мо­лодой офицер в форме старшего лейтенанта, военный моряк. Воин-музыкант не мог знать тогда, что песня о Рыбачьем станет его лучшим фронтовым очерком, пере­шагнет Северный полярный круг, раздвинет рамки мест­ной как будто темы, осилит время. Завидная выпала ей судьба, долгая жизнь. И не музейным шепотком, а действующим паролем в прошлое звучат сегодня слова: «Прощайте, скалистые горы!» (слова песни написаны Н. Букиным):

И когда несколько лет назад на одном из перво­майских парадов суровый матросский вальс естественно и органично зазвучал в четком маршевом ритме и на Красную площадь вступили колонны военных моря­ков, — с законным чувством гордости мог вспомнить свое фронтовое прошлое мастер советской песни, компо­зитор, заслуженный деятель искусств РСФСР Евгений Эммануилович Жарковский.

К содержанию

А между тем не с моря и даже не с песни начи­налась творческая жизнь Евгения Жарковского. Родил­ся он 12 ноября 1906 года в Киеве. Его рано захватила музыка, и юноша поступил в Киевский музыкальный техникум. Разносторонне одаренный музыкант пробует свои силы в классе фортепиано под руководством про­фессора В. В. Пухальского, обучается композиции у профессора Б. Н. Лятошинского и дирижированию у Н. А. Малько. Он имеет возможность общаться с такими выдающимися деятелями музыкального искус­ства, как Блуменфельд, Нейгауз, Тарновский. После окончания техникума (1927) в течение года Жарков­ский занимается в музыкально-драматическом институ­те имени Лысенко.

Приобретенным знаниям молодой музыкант находит и практическое применение: работает в драматическом театре в качестве пианиста, попутно сочиняя музыку к некоторым спектаклям. Увлекается он, как многие его сверстники, и легкой музыкой.

Таким образом, не помышляя ни о песне, ни об опе­ретте — жанрах, сделавших имя Жарковского известным широкому кругу слушателей, он еще в Киеве приобретает навыки, столь необходимые для его будущей деятельности.

В 1929 году в Киев приезжает ленинградский му­зыкант, пианист-педагог В. Шапиро. И Жарковский, слышавший его рассказы о музыкальной жизни Ленин­града, решает переехать в этот город. В том же году он становится студентом Ленинградской консерватории. В классе фортепиано его занятиями руководит выдаю­щийся педагог, профессор Л. В. Николаев, композитор­скому мастерству он учится у М. А. Юдина и Ю. Н. Тюлина.

С занятиями в консерватории Жарковский совме­щает работу аккомпаниатора, увлекается военно-шеф­ской работой, ставшей впоследствии неотъемлемой частью его творческой деятельности. В Кронштадте, на кораблях Балтийского флота, в частях ленинград­ского гарнизона он выступает перед воинами, помогает готовить репертуар для армейской самодеятельности. И пишет. В числе его первых авторских публикаций песни — «Боевая комсомольская» (сл. С. Кирсанова) и «Армейские припевки» (сл. Н. Рыленкова), созданные 1932 году, а также «Красноармейская рапсодия» для фортепиано.

Жарковский пробует свои силы в разных жанрах, но песня оказывается главным. Почему? Не только личные пристрастия молодого музыканта сыграли здесь свою роль. Само время выводило песенный жанр на передовые позиции советского искусства. Песня становилась художественной публицистикой. Именно потребность активно, творчески вторгаться в жизнь, в каждый ее день и час, подсказала композитору этот жанр.

К содержанию

Итак, путь определен. Студент третьего курса при­нят в организовавшийся в 1932 году Союз советских композиторов. Первый большой успех молодому автору принесли две песни — «Песня о комсомольской подвод­ке-лодке, ее бесшумной походке» и «Эстафета» (обе на стихи Н. Асеева). Эти песни были удостоены премий на песенном конкурсе, проведенном ленинградским гор­комом ВЛКСМ в 1933 году.

Окончив консерваторию, Жарковский ведет актив­ную работу в композиторской организации. Он часто выезжает с шефскими концертами к морякам и солда­там, в колхозы, участвует в конкурсе на лучшую частушку и т. д. Появляются песни о советской дерев­не, и в их числе «Казачья шуточная» на слова Ильи Сельвинского и «Счастливая станица» на слова В. Винникова. Но по-прежнему влечет его военная тема, и он пишет «Балладу о неизвестном моряке».

Первые годы после окончания консерватории отме­чены в творчестве Жарковского поиском. На суд слу­шателей он выносит произведения самых различных жанров — здесь и музыка к кинофильмам «Поход» и «Юность», и Первый концерт для фортепиано с симфо­ническим оркестром, и, конечно, новые песни — «Черноморочка» (сл. П. Панченко), «Байдарка» (сл. А. Гитовича) и др.

Работая в Государственном объединении музыки, эстрады и цирка (1931—1932), композитор знакомится с лучшими образцами современной ему эстрады. Не может он пройти и мимо такого яркого явления, каким было в те годы творчество Леонида Утесова. Многие песни Жарковского того времени написаны специально для Утесова и вошли в его музыкально-эстрадную программу «На двух кораблях».

В 1937 году по заданию Политуправления Военно-Морского Флота Жарковский вместе с поэтом Я. Са­шиным направляется на Черноморский флот. Там в ок­ружении смелых, сильных, влюбленных в море людей рождаются новые песни, такие, как «Линкор "Париж­ская коммуна"» (сл. Я. Сашина), «На торпедных кате­рах» и «Набегает волна за волною» (сл. С. Алымова). По приглашению адмирала И. С. Исакова Жарковский принимает участие в совещании композиторов и поэтов, на котором было решено создать новые песни для воен­ных моряков. Вместе с Вано Мурадели он составляет и редактирует сборник «Песни Красного Флота», вышед­ший в свет в 1939 году.

В этот сборник вошли и песни Жарковского, а среди них популярнейшая «Черноморская» на слова В. Жу­равлева:

В каком-то смысле это — исключение в «морских» сочинениях композитора. Ведь строевая песня не характерна для матросов. На кораблях не маршируют, и матросские песни поют на полубаке, в кубрике, в кают-компании, как правило, под скромный аккомпанемент гитары или баяна. А «Черноморская» — песня с типичными возгласами в конце четвертой строки, с лихим присвистом, со звонким подголоском, с характерной «одинаковостью» речевых структур в начале каждого куплета.

К содержанию

1941 год. Евгений Жарковский — североморец. Впе­реди четыре года войны, служба, лишения. И песни. Недолго сомневался композитор — понадобится ли его профессия в страшное, горячее время тяжелейших ис­пытаний. И оказалось, что как раз композиторская работа — важнейшая часть его флотской службы. Жар­ковский руководит эстрадным оркестром флота, рядом с ним работает и служит его друг — композитор Б. Терентьев. В числе североморцев — режиссеры В. Плучек и В. Радомысленский — руководители флот­ского театра (Жарковский написал музыку к одному из спектаклей театра — «Шумят леса» по пьесе В. Дыховичного), писатель Ю. Герман, скульптор Л. Кербель и многие другие представители творческой интеллиген­ции. Большую работу вел Б. Боголепов, руководивший ансамблем песни и пляски Северного флота. В самые напряженные дни на флоте не прерывалось их творче­ство. Флоту, армии нужны были песни, и композитор­ская работа приобрела новый смысл. Не раз вспоминал Жарковский в те дни строки Маяковского: «И песня, и стих — это бомба и знамя...» И недаром книжку фрон­товых воспоминаний Евгений Эммануилович назвал «А музы не молчали...». Есть в ней такие слова:

«Когда я писал фронтовые песни, то не задумывался над их будущим. Песня должна была «работать» имен­но здесь и сейчас. Это роднило композитора с журна­листом, а песня на фронте казалась особой формой фронтового очерка» ¹.

И действительно, характернейшие черты песни — ее злободневность, сиюминутность, очерковость. И то, в какой степени ее неповторимые частности становятся обобщением — философским, художественным, опреде­ляет сроки ее бытия, протяженность ее «биографии».

Многие из фронтовых песен Жарковского так и оста­лись очерками одного дня. Не часто услышишь их по радио, не просто разыскать их ноты. Но разве не кровью писанные корреспонденции отчаянно смелых людей — военных журналистов — превращались потом в скупые, безымянные и столь могучей силы воздействия строки Совинформбюро? За каждой из песен встает страница истории, встают замечательные люди, с которыми дове­лось встретиться на фронте композитору.

«Песня о Борисе Сафонове» — летчике-истребителе, на третий день войны уничтожившем первый фашист­ский самолет.

Военная биография Сафонова оказалась короткой — через одиннадцать месяцев он погиб в неравном бою. Он стал первым, кто в военные годы был дважды удо­стоен звания Героя Советского Союза (второй раз — посмертно, за последний бой).

«Песня о "Гремящем"». Весной 1943 года славный корабль — эскадренный миноносец «Гремящий» — был назван гвардейским. И морякам миноносца захотелось иметь свою песню. Штурман эсминца капитан-лейте­нант Емельян Емельянович Ивашенко оказался непло­хим поэтом. Он написал стихи, которые пришлись по душе Жарковскому. И вот «Гремящий» в боевом походе, а в его кают-компании работает композитор. Война и творчество.

«... Все ушли, оставив меня одного. Не утерпел только дальномерщик Михаил Мелихов... Я даже не заметил, как он, сменившись с вахты, проскользнул в кают-компанию. Вдруг вижу, стоит застывший, будто на ча­сах, в полушубке и валенках, и слушает только-только начавшую вырисовываться мелодию. А когда я почув­ствовал, что мелодия наконец целиком сложилась, и запел ее, он начал подпевать:

Все тише вдали крики чаек,
Все громче винта оборот...
Скрывается берег, и ветер крепчает —
«Гремящий» уходит в поход!

Много раз и до, и после этого дня слышал я свои песни и в хорошем и в плохом исполнении, но никогда не было у меня такого чувства, как тогда, за раскачи­вающимся пианино, в тесной кают-компании боевого корабля. В первом исполнителе только что рожденной песни мне слышались напряженное волнение соавтора, необычайная заинтересованность в счастливой судьбе песни, слившейся с судьбой самого корабля. Было как-то по-особому радостно и торжественно в эти минуты».

Песню подхватили сразу же.

Многим кораблям подарил Евгений Эммануилович такой вот музыкальный флаг — песню. Подарил он песню и гвардейской краснознаменной подводной лод­ке «М-172» — «Малютке», как называли подводники лодки этого класса. Много замечательных страниц впи­сала эта героическая подлодка в историю Северного флота. Ее командиром был Герой Советского Союза Израиль Ильич Фисанович. О дружбе с этим необык­новенным человеком Евгений Эммануилович и сегодня вспоминает с волнением: «Друзья называли его ласко­во— Зоря. ...Это был первоклассный моряк, истинный подводник».

Случилось так, что его, командира «Малютки», по­высили в должности и назначили командиром дивизио­на подлодок. Расставшись с боевыми товарищами, Фисанович решил подарить им песню. «Вот я стихи о ребятах написал. Посмотри, может, понравятся, — вдруг сказал он мне. И тут же загорелся: — Знаешь, Женя, лодка, честное слово, заслужила право на свою собст­венную песню. Вот было бы здорово: вернутся ребята из похода, а их ждет подарок!» Но песня так и оста­лась неспетой:

«Бледный, осунувшийся, как после тяжелой болезни, Зоря, встретив меня в порту, сказал:

— Некому, Женя, петь нашу песню. Лодка не вер­нулась...»

С подводниками связано у Евгения Эммануиловича и еще одно воспоминание, на этот раз радостное. Каж­дое возвращение подводной лодки с победой праздно­вала вся база. Оформился и своеобразный ритуал встре­чи — орудийный салют с борта победителей по числу потопленных вражеских судов. И вот однажды, ожидая возвращения крейсерской подлодки под командованием Героя Советского Союза Николая Александровича Лу­нина, Жарковский вместе с поэтом Н. Флёровым напи­сал песню-здравицу, посвященную ее экипажу. Так ро­дилась традиция: подводников стали встречать новыми песнями.

Война свела Жарковского с замечательным поэ­том — капитаном Ярославом Родионовым. С его име­нем связано рождение многих удачных фронтовых песен. Первая песня создавалась ими под «треск зениток, гулкие разрывы бомб, от которых «Дом рыбака» словно пританцовывал на месте. Творческая обстановка! — вспоминает Жарковский. — Песню сочинили быстро. И чем успешнее двигалась работа, тем меньше слышали мы чертов аккомпанемент бомбежки».

Это была «Песня о медсестре» — портрет девушки из Мурманска, скромного и самоотверженного солдата медслужбы, награжденной боевым орденом и медалями за спасение раненых на поле боя. Повседневный геро­изм таких людей, как она, столь блестяще описанный впоследствии однополчанином Жарковского Юрием Германом, не мог не взволновать композитора и поэта.

...Сравнительно недавно, спустя четверть века после окончания войны, по радио в исполнении А. Розума впервые прозвучала «Баллада об Андрее» — песня, которую Ярослав Родионов посвятил своему другу — летчику-бомбардировщику Андрею Стоянову. Жарковский и Родионов написали ее через несколько дней после гибели Стоянова.

Есть у фронтовика Жарковского особенная песня, непохожая на другие. Все началось с того, что писа­тель-фронтовик П. Фурманский предложил композито­ру: «—Давай напишем песню о летчиках. Только чтоб она не была похожа на другие военные песни... в общем пусть будет не маршевая, не хоровая, не строевая, а лирическая, может быть шуточная, даже девичья, а?...

— Пиши стихи!— говорю я ему.

— Легко сказать — пиши, — возразил Павел. — А я ведь ни разу песен не писал. Попробовать разве...

— Ну уж не знаю, что тебе и посоветовать, — приза­думался я.

— А знаешь, я возьму за образец какую-нибудь из­вестную народную песню.

— Это дело. А какую?

— А вот… как ее… «Калину»! Или… «Рябину» мож­но! А то еще «Малину»?

Тут мы оба фыркнули: песенная эрудиция Павла проявилась в лучшем «плодово-ягодном стиле». Да и ягоды-то были все такие, что здесь, на военном Севере, мы уже успели забыть об их существовании. Об этом я Павлу прямо и сказал.

— Ну что ж, я подумаю, — не очень-то решительно протянул он в ответ.

И действительно — подумал, а через несколько дней принес мне стихи. Я развернул листок и прочел:

— «Морошка»!»

Так и вошло в текст песни:

с ударением на «не» — то, что филологи называют «от­рицательным параллелизмом», свойственным народной поэтической речи. А «Морошка» — девушка, героиня этих шуточных «страданий». Лихая песня, задиристая, написанная в сочной народной манере. (Недаром Жарковский до войны возглавлял колхозную секцию Союза композиторов.)

...Небольшое «аналитическое отступление». Чем привлекают песни на столь близкую сердцу композитора «морскую» тему? Вот песня на стихи Б. Дворного «Матросы поют о Москве». Песня-воспо­минание, песня-надежда. В ней органично слилось мно­гое из того, что слышали в мирной жизни и унесли с собой на войну матросы. Вот спокойная и доверитель­ная интонация романса — ею начинается повествование. Вдруг — именно вдруг (в новой тональности) — врыва­ется высокая волна вальса. И плавно опадает, а за ней — опять вдруг — крутой спиралью набегает еще один «наплыв» — какая-то далекая тень глинкинской «Попутной». Разговорно-итоговая остановка на кульми­нации — «безбрежная синева». И новая волна вальса, нисходящая, успокаивающая, обнадеживающая. Мозаика? Да нет, сложнее. А в итоге — проще: эмоциональ­ная целостность отдельных мотивов-воспоминаний.

В «Песне подводников» (сл. М. Рейтмана) захваты­вает романтика действия, романтика службы, спокойная романтика ратного дела. Сдержанный повествователь­ный тон этой песни подчеркивает скрытая маршевость. Обычный в подобных песнях «мореизобразительный» момент сведен к минимуму, и тем обнаженнее высту­пает главная мысль: «... чем мы любим Родину сильнее, тем недоступней Родина врагам».

А вот знаменитая «Прощайте, скалистые горы» — напротив, очень изобразительна и вобрала в себя ха­рактернейшие черты матросского музыкального быта. По жанру это небыстрый и неброский вальс. Слушаешь, и невольно представляется кубрик и лихой гитарист, любимец команды, и приглушенный голос (кому-то на вахту, не разбудить бы), выводящий первую строчку, мерно, как океанская волна, раскачивающую мотив: «Мы вышли в открытое море», — и, подчиняясь наст­роению, певцу также негромко вторят товарищи.

Когда задумываешься о завидной судьбе таких пе­сен, то невольно подмечаешь удивительную вещь: не­которые песни далеко не всегда раскрывают свои какие-то особые достоинства при обычном музыкальном ана­лизе. Музыка кажется нам совсем простой, но в то же время волнует, захватывает.

В этой связи давно уже родилась у композитора мысль, приобретшая с годами силу глубокого убежде­ния, — мысль о творческом явлении, которое по анало­гии с известным словом «ЧП» он назвал «чрезвычай­ным вдохновением». Объяснение ему — война. Война, выворачивающая наизнанку души людские, обнажаю­щая сокровенное, вызывающая к жизни «силы необъят­ные» — злые и добрые. Война, когда критерием человеческих отношений становится хрестоматийная фраза: «Пошел бы ты с ним в разведку?». Война, назвавшая подлинную цену нежности. Чтобы услышать все это в музыке, в песнях Жарковского, услышать и понять, услышать и перечувствовать, надо хоть на минуту стать солдатом.

Сегодня — особенно. Кто-то, перечитав тексты, вдох­новившие композитора, может быть, скажет: «сентименты, старо». Не станем спорить о содержании такого понятия, как сентиментальность. Такому «критику» отвечает сам композитор: «Некоторые вещи кажутся тривиальными, если они не помножены на живую кровь».

К содержанию

1944 год. Жарковского переводят на Черноморский флот. Здесь, в Севастополе, заканчивался путь Жарковского-офицера и начинался новый, послевоенный этап в жизни Жарковского-композитора. Позади — годы, жизненная емкость которых неизмерима привычными цифрами, позади — с честью выдержанное испытание на бойца и на музыканта.

Что дальше? Может быть, пора выйти за привычные рамки песни? Ведь песня — лишь одна из форм компо­зиторского самовыражения. А «чистая» музыка, а та­нец, а просто разговорная речь? А все многообразие их сочетаний? И, наконец, ведь давно уже существует в музыкальном искусстве жанр, органично сочетающий в себе все названные компоненты, отдающий в руки авто­ра почти все средства творческого общения с аудиторией.

И в 1945 году композитор возвращается к жанру оперетты.

«Возвращается» — потому что еще в 1937 году его внимание привлек музыкальный театр. Первой пробой сил в музыкально-театральном жанре стала остроумнейшая одноактная опера «Пожар». Вместе с либрет­тистами В. Винниковым и Е. Шатуновским композитор написал ее буквально за несколько дней. Собственно, готового либретто и не было. Работали втроем и здесь же у рояля вносили в клавир каждую удачную, единогласно принятую фразу — литературную или му­зыкальную.

Московский театр миниатюр, поставивший оперу в том же году, располагал достаточными возможностями для воплощения этого сравнительно масштабного за­мысла. В спектакле были заняты сильные вокалисты, под стать им был оркестр, не подвела и постановочная часть. Таким образом, первое же сочинение такого ро­да у Жарковского получило жизнь в очень благоприят­ной обстановке.

Хотя опера и не имела долгой сценической жизни, она тем не менее заняла заметное место в творческой биографии композитора. Впервые он обобщил опыт своей театральной работы в некую художественную данность. И — что, пожалуй, наиболее важно — здесь впервые в полную силу проявился комедийный дар молодого композитора. Это и определило жанры сле­дующих работ: автор обращается к водевилю, музы­кальной комедии, оперетте. «Ее герой» (либретто И. Золотаревского) — первая у Жарковского оперетта в полном смысле слова. Написанная вслед за «Пожа­ром» в 1937 году, она и сегодня напоминает о себе ря­дом отдельных, звучащих по радио номеров.

Характерна и тема спектакля. Герой его — скромный провизор, влюбленный в девушку ярко выраженного романтического склада. Мужчина, достойный ее, непре­менно должен иметь героическую профессию — летчи­ка, моряка и т. п. И молодой человек чувствует себя не на месте. Конечно, авторы ставят героев по ходу дела в такие условия, что именно аптекарь и проявля­ет все те возвышенные и героические качества характе­ра, которые девушка не может не оценить. Таким обра­зом, уже здесь вырисовывается свойственное опереттам Жарковского отрицание ходульного, на «красивостях» построенного театрального «героизма» и, напротив, принципиальное утверждение «антизвездной» тенден­ции, определяющее как тогдашнее, так и нынешнее ли­цо советской оперетты.

И вот — возвращение к оперетте. Война окончена, мирная жизнь вступает в свои права, театры открывают первый послевоенный сезон, вчерашние солдаты запол­няют зрительные залы. И сезон Московского театра оперетты открывает оперетта Жарковского «Морской узел» (либретто В. Винникова и В. Крахта).

Неудивительно, что первую послевоенную работу композитор посвятил морякам, с которыми четыре года шагал трудными боевыми дорогами. А темой ее стала воинская дружба. И когда, как не в год победы, звучать мирным вальсам, смеху, шуткам по поводу лирической неразберихи, которой столько десятилетий жива музы­кальная комедия.

«Морской узел» — это и название дома отдыха, где происходит действие, и своего рода характеристика запутанного жизненного конфликта, в котором ока­зываются герои, и, конечно, символ морской дружбы.

И вот неразлучные друзья — молодые морские офи­церы — попадают по воле авторов в классическую, на первый взгляд, «треугольную» ситуацию. На деле тре­угольник оказывается «квадратом» — в карусели ко­медийных перипетий выясняется, что девушек тоже две. Но друзьям, уверовавшим в то, что они полюбили одну и ту же девушку, приходится нелегко. Каждый из них готов отказаться от личного счастья во имя фронтовой дружбы. Но на то и законы оперетты, чтобы все заканчивалось благополучной развязкой.

Оперетта оказалась одной из самых ярких творче­ских удач Жарковского, выдержавших испытание вре­менем. А «Лирический вальс» поистине стал визитной карточкой сочинения.

Кому незнакома эта мелодия?

Спектакль обошел почти все сценические площадки страны, на его основе создан радиомонтаж, в Харькове и Красноярске состоялось третье рождение оперетты. И сегодня «Морской узел» становится по праву в ряд произведений, которые представляют собой образцы советской опереточной классики.

Еще одна характерная подробность из биографии «Морского узла». Несколько лет назад авторам была заказана вторая редакция сочинения с целью «осовре­менить» действие спектакля. Казалось бы, целесооб­разно было перенести действие в настоящее время, в мирную обстановку, когда героику отгремевших сра­жений сменила героика повседневного воинского труда. Но получилось так, что «Морской узел» превратился в обыкновенное... «Курортное знакомство». Естественно, вторая редакция оказалась нежизнеспособной. Единственно что украсило эту редакцию и что уцелело от нее — это новые удачные музыкальные номера (напри­мер квартет моряков «Тельняшка», куплеты доктора Березко и др.), которые органично вписываются в первый и, как показало время, единственно возможный вариант сочинения.

Однако важен не столько самый факт, сколько вывод: отсечь временные признаки прошлого — еще не значит «осовременить» произведение. Напротив, проходят годы, взрослеют поколения, созданный однажды опус меняет адресата. Другие люди приходят в театр. И им, не знавшим войны, не знавшим радости победы, не пытавшим тех особенных, сразупослевоенных настрое­ний авторы дают возможность пережить незабываемый сорок пятый, через тридцатилетие шагнуть в только что отвоеванный мир, ощутить его дыхание, услышать его наконец-то беззаботный смех. Понять это самое «наконец-то», понять и оценить.

Это и будет современное прочтение искусства. Зри­тельское прочтение, самое важное и нужное. Этим ведь и определяется одна из существеннейших закономер­ностей советского художественного творчества: чем больший отрезок времени отделяет нас от войны, тем острее и современнее — именно современнее — звучит в искусстве все, что с ней связано...

К содержанию

...Следующая оперетта Жарковского датирована 1957 годом. Двенадцать лет отделяют ее от «Морского узла». Это были годы, отмеченные прежде всего новиз­ной — новизной новостроек, настроений, дел. И новиз­ной тем — от восстановления заводов, разрушенных войной, до запуска первого в мире искусственного спут­ника Земли, от вчерашних бойцов до школьников, влюбленных в астрономию.

Сима Крупицына и Ромка Каштан — герои извест­ной повести Льва Кассиля «Великое противостояние». Девчонка, ничем поначалу не примечательная, и маль­чишка, мечтавший о звездах. Неожиданно для себя и для других девчонка успешно дебютирует в кино и тем самым добивается от окружающих, в том числе и от Ромки, уважения к себе как к личности.

В сущности, это типично литературный сюжет. Но серьезность и вместе с тем добрая «улыбчивость» проб­лемы как нельзя более отвечали жанру музыкальной комедии. «Проблема» дала себя знать даже в выборе названия для будущей оперетты. В свое время Кассиль написал повесть «Дорогие мои мальчишки». «Почему только о них?» — такой вопрос постоянно задавали ав­тору в письмах юные читательницы. Ответом на него и стала оперетта «Дорогая моя девчонка» (либретто Л. Кассиля и И. Гальпериной).

Переведенная на язык другого жанра, повесть за­звучала несколько иначе. Сима и Ромка стали старше; теперь они оба — студенты-астрономы. Их объединяет общая профессия, общие интересы, общие мечты. Центральная проблема сюжета — проблема самоутвер­ждения и самоопределения — также «повзрослела», как и герои повести. Теперь уже не сам по себе факт ар­тистического успеха Симы говорит о духовном росте героини. Напротив, решающим оказывается умение правильно и зрело оценить его, удержаться, не свернуть на кажущийся более легким и «красивым» путь, найти и не предать свое дело и своих друзей. Словом, вопрос теперь не в том, чтобы доказать: «я не хуже других», а в том, чтобы точно определить свое место в жизни.

Ну и, конечно, в отношениях повзрослевших героев явственно зазвучала лирическая нота. В остальном же сюжет не претерпел сколько-нибудь существенных изменений. Лишь четче выявилась случайность и второстепенность Симиного успеха в кино, а ее попытка сняться в откровенно халтурном фильме стала поводом для целой серии остроумнейших номеров, как разговор­ных, так и музыкальных, усиливших столь необходимое в оперетте комедийное начало.

Оперетта с успехом шла в Ленинградском театре музыкальной комедии. В Москве же на ее основе был поставлен первый музыкальный телеспектакль.

Естественно, что повесть Кассиля, с ее ярко выра­женной действенностью, проблемностью, сюжетной ди­намикой, сама по себе представляет отличный материал для любого рода экранизации. Но важнее другое — телеспектакль стал именно музыкальным. И не только потому, что в этой оперетте композитор оказался осо­бенно «щедр», что собственно музыкальных номеров здесь больше, чем это обычно бывает в произведениях данного жанра. Главное, Жарковский здесь заметно отошел от раз и навсегда сложившихся канонов жанра — на смену вставному характеру большинства музыкальных номеров пришла достаточно развернутая музыкальная драматургия.

И пусть в чисто техническом отношении опыт пер­вых съемок «с монитора» оказался не вполне удачным, он все же принес пользу как композитору, так и произведению — впервые оперетта Евгения Жарковского вышла к многомиллионной аудитории.

К содержанию

Вслед за ней в 1959 году, и снова для Ленинград­ского театра музыкальной комедии, была написана оперетта «Мост неизвестен» (либретто И. Гальпериной). В отличие от предыдущей, она в музыкальном плане решена скромнее. Композитор обратился на этот раз к жанру водевиля, попутно используя некоторые приемы ревю.

Такое жанровое решение было обусловлено и самим характером либретто. В нем множество разнообразных действующих лиц, чаще всего полярно противополож­ных друг другу: «трезвомыслящая» девица, пропове­дующая чисто мужской рационализм; ее жених, принад­лежащий к бессмертной плеяде «очкариков-романти­ков», — молодой, нескладный, до смешного рассеянный ученый; «героиня» мелодраматического толка, перечи­тывающая вслух свое «предсмертное» письмо, а под занавес оказывающаяся актрисой, репетирующей роль; извечный резонер в облике садовника, комментирующий действие и время от времени появляющийся на сцене; разношерстная компания «растерях» в бюро находок, служащие загса и т. д. и т. п.

«Сюжетный пасьянс» был разложен удачно: отдель­ные номера-характеристики, вкрапленные в речевую канву, должны были образовать музыкальную основу спектакля. Трагикомическая природа драматургического конфликта отметила музыку тем щедрым, неиссяка­емым, многогранным юмором, который вообще присущ творчеству Жарковского. И в общем-то это действи­тельно смешно: множество народу бросается спасать человека, готового наложить на себя руки, где-то на неизвестном никому мосту, не подозревая, что записка, найденная в саду, всего-навсего обрывок театральной роли. Но именно в таком юмористическом плане, по­данная легко, без дидактического нажима, особенно явственно слышится ведущая мысль авторов: человек всегда приходит на помощь человеку. И снова необхо­димо отметить, что такого рода идейный акцент не слу­чаен в опереттах Жарковского.

В самом деле, «Морской узел», «Дорогая моя дев­чонка» и «Мост неизвестен» составили своеобразный цикл оперетт (к нему отчасти примыкает еще довоенная — «Ее герой»), несущий в себе ряд характерных, сразу обращающих на себя внимание черт. Черт, кото­рые свойственны не только данным произведениям, но в целом свойственны Жарковскому в этом жанре и об­щие для его творческого мировоззрения.

Одна из них — ненавязчивая общительность, дру­жеская доверительность его музыки. Другая, не менее важная, — композитор любит и умеет говорить со слу­шателем на серьезные этические темы — о дружбе, люб­ви, верности своему делу, о человеческой солидарности, о гуманизме в самом прямом и однозначном смысле этого слова. При этом он может взять «высокий» тон, как, скажем, в «Лирическом вальсе» из «Морского узла», но есть у него и иной «ключ» к собеседнику — добрая шутка, меткое словцо, остроумный парадокс. И третья черта — в творчестве Жарковского отлично ла­дят друг с другом мягкая шутка и тонкая насмешли­вость.

К содержанию

Источник: сборник «Мастера советской песни». М., 1977