С. Хентова. МАРСЕЛЬЕЗА. История создания. Биография Руже де Лиля

В маленькой французской деревне Монтегю, где жила большая семья Клода-Игнатия Руже, однажды пропал старший из восьми детей Клод Жозеф. Его обнаружили среди бродячих музыкантов, с которыми, увлеченный их концертом на деревенской площади, мальчик отправил­ся странствовать.

Он мечтал стать профессиональным му­зыкантом, но родители разрешали ему лишь изредка играть на скрипке.

Шестнадцатилетним подростком Клода Жозефа отправили в Парижскую военную школу. Чтобы облегчить поступление ту­да, пришлось к простонародному имени отца прибавить дворянскую частицу «де»: так Клод Жозеф стал именоваться Кло­дом Жозефом Руже де Лилем.

Получив специальность военного инже­нера, он колесил по крепостям и фортам Франции. Досуг отдавал музицированию на скрипке, сочинял стихи, некоторые из них перекладывал на музыку. То были еще робкие, неуверенные эскизы.

Судьба свела его с бельгийским ком­позитором Гретри, переселившимся во Францию. Гретри был старше Руже де Ли­ля на двадцать лет. Он во многом способ­ствовал развитию композиторских навы­ков своего младшего друга. Вдвоем они сочинили веселую комедию с пением «Два монастыря», разоблачающую духовенство. Весной 1791 года капитан Руже де Лиль прибыл для прохождения службы во французский пограничный город Страс­бург, расположенный на реке Иль близ ее впадения в Рейн.

Старинный город славился музыкаль­ными традициями: здесь было два опер­ных театра, два хора; в доме главы город­ского управления Фредерика Дитриха, ко­торый сам отлично пел и играл на скрип­ке, постоянно устраивались музыкальные вечера. Непременным их участником был де Лиль.

Свободное от необременительной гар­низонной службы время де Лиль прово­дил в театрах, для которых иногда писал приятные, мелодичные номера: хорошо зная сочинения Монтеверди, Глюка, Гре­три, он умело им подражал. Эти музы­кальные опыты получили в Страсбурге признание: по современной терминологии де Лиля можно было назвать талантли­вым самодеятельным композитором.

К содержанию

Революционное движение на пороге XIX века захватило Францию. 14 июля 1789 года восставшие парижане штурмом овладели крепостью Бастилия, в которой томились политические заключенные. Уни­чтожение ненавистной народу тюрьмы яви­лось началом Великой французской рево­люции 1789 — 1794 годов. Шла борьба с властью короля, и идеи свободы проника­ли в широкие слои французского народа.

Король и аристократы ждали помощи от императора Австрии и короля Пруссии: готовилось австро-прусское нападение. И тогда в защиту Великой французской революции Национальное собрание Франции весной 1792 года объявило войну Авст­рии и Пруссии. В этой войне, как указы­вал В. И. Ленин, «революционная Франция оборонялась от реакционно-монархичес­кой Европы».

Армия готовилась в поход, и Фредерик Дитрих решил попросить де Лиля написать боевую походную песню. Незаурядный че­ловек, не только любитель музыки, но и видный ученый в области минералогии, знаток философии, литературы, Дитрих хорошо понимал значение происходивших событий и ту воодушевляющую роль, которую могла играть в них музыка.

Весь день 25 апреля 1792 года, когда в Страсбурге провозгласили объявление войны, был отмечен бурным патриоти­ческим подъемом. Главнокомандующий Северной (Рейнской) французской арми­ей на площади принимал военный парад. Формировались отряды добровольцев, один из них — «Дети Отчизны» — воз­главил старший сын Дитриха. Люди читали пламенное воззвание: «К оружию, граждане! Отечество в опасности! Знамя войны развернуто! Сигнал дан! К ору­жию! Пусть трепещут коронованные дес­поты! Маршируйте! Будем свободными людьми до последнего вздоха и направим все наши стремления на благо всего человечества!»

Просьбу Дитриха о песне передали де Лилю поздним вечером. Он так обрадо­вался, что решил работы не откладывать и принялся за сочинение ночью: он сам впоследствии вспоминал, что какой-то внутренний мощный призыв вел его, приказывая: действуй, действуй!

Знаменитый австрийский писатель Сте­фан Цвейг, посвятивший Руже де Лилю тончайшую психологическую новеллу, наз­вал ее «Гений одной ночи», подчеркивая, что в ту великую творческую ночь скром­ного саперного капитана озарило небыва­лое вдохновение: «На одну только ночь суждено капитану... стать братом бессмертных: первые две строки песни, со­ставленные из готовых фраз, из лозунгов, почерпнутых на улице и в газетах, дают толчок творческой мысли, и вот появля­ется строфа, слова которой столь же веч­ны и непреходящи, как и мелодия:

Вперед, плечом к плечу шагая!
Священна к Родине любовь.
Вперед, свобода дорогая,
Одушевляй нас вновь и вновь.

Еще несколько строк — и бессмертная песня, рожденная единым порывом вдохновенья, в совершенстве сочетающая сло­ва и мелодию, закончена до рассвета...»

В ней, в этой песне, сплавлены и возвы­шенная красота старинных французских гимнов, и трагическое величие хоров Глюка, Гретри, и нечто от величественной декламации французского театра XVIII столетия.

Многовековой опыт безвестных слагате­лей песен, привыкших откликаться песней на все, что волновало, тоже помогал де Лилю — опыт тех музыкантов, которые традиционно пели на улицах и площадях французских городов, которых называли и доныне называют шансонье: одного из шансонье — Гастона Монтегюса — с удовольствием слушал в Париже В. И. Ленин, восхищаясь творческой силой французского народа.

Воодушевленный патриотическим поры­вом, де Лиль стал своей лучшей песней великим шансонье XVIII века.

Но популярна она стала не сразу. И не сразу ее назвали «Марсельезой».

Вот как это произошло.

К содержанию

11 июля 1792 года по всей Франции бы­ли вывешены призывы встать на защиту революционных завоеваний против коро­левской власти.

Добровольцы с юга страны собирались в городе Марселе.

В небольшом провансальском отряде, вышедшем из Монпелье, был студент-медик Франсуа Этьен Мирер, двадцати­двухлетний красавец, храбрец, наделен­ный многими способностями, в том чис­ле и музыкальными. Всю дорогу Фран­суа ободрял шагающих веселыми про­вансальскими песнями.

В Марселе провансальцы влились в об­щий отряд, готовившийся к маршу в Па­риж. Ждали лишь известий от марсельского депутата.

Наконец, прибыло коротенькое письмо-приказ: «...Отправьте в Париж батальон мужчин, готовых умереть!».

Далекий Париж! Марсельцы жаждали войти туда для славы революции.

На прощальном банкете Франсуа попро­сил слова.

Все ждали, что скажет этот пылкий студент. А он вместо речи запел песню, марсельцам неизвестную, но мотив ее запоми­нался сразу. Добровольцы потребовали, чтобы Мирер повторил песню.

На следующий день ее слова напечатали и вывесили как призывный плакат на стенах марсельских домов:

Вперед, сыны отчизны милой!

Мгновенье славы настает.

К нам тирания черной силой

С кровавым знаменем идет.

Вы слышите, уже в равнинах

Солдаты злобные ревут.

Они и к нам, и к нам придут,

Чтоб задушить детей невинных.

К оружью, граждане! Равняй военный строй!

Вперед, вперед, чтоб вражья кровь

была в земле сырой!

Спустя десять дней батальон — пятьсот солдат революции — ушел из Марселя с пением полюбившейся песни.

Названия у нее не было, вернее, марсельцы не знали, что она называлась первоначально Боевой песней Рейнской ар­мии. Имя автора — Руже де Лиля — тоже оставалось неизвестным, что, впрочем, ни­кого не удивляло: на юге, где петь люби­ли, бытовало немало песен, созданных безымянными авторами, не претендовав­шими на славу.

Двадцать восемь дней продолжался пеший марш от Марселя до Парижа. Двадцать восемь дней звучала песня, на­чинавшаяся словами: «Вперед, сыны от­чизны милой!».

Под ее маршевый ритм было легко ша­гать. Ее мелодия, как бы вздымавшаяся ввысь от начального звука, была полна призывной силы. Красивая своей необы­чайной простотой, с повторами, облег­чавшими запоминание, с переходами то­нальностей, освежавшими ее развитие, она, казалось, вливала мужество и веру, не оставляя места сомнениям и усталости.

Жорж Дантон, трибун революции, встре­тил колонну в предместье Парижа и воз­главил ее шествие к центру города.

Парижане собрались на улицах, при­ветствуя марсельцев.

Что за чудесную песню они пели, эти марсельцы! Мотив ее и в Париже распро­странился, запомнился мгновенно!

Боевую силу песни марсельцы испыта­ли впервые 10 августа 1792 года, при штурме королевского дворца Тюильри. В какой-то момент осаждавшие дрогнули. Но неожиданно зазвучала песня марсель­цев — они шли на помощь со своей любимой мелодией, бросились на штурм и по­бедили.

10 августа произошло, таким образом, боевое крещение песни.

На следующий день у парижских типо­графий была срочная работа: сто тысяч экземпляров песни отпечатали и разда­ли парижанам. У песни появилось назва­ние: «Марсельеза», то есть песня марсель­цев.

Гретри писал де Лилю о том, что его песня поется «во всех концах Парижа: мелодия очень хорошо усвоена всеми бла­годаря тому, что ее слышат каждый день в исполнении хороших певцов».

Революционная Франция шла в бой, во­оруженная «Марсельезой».

10 сентября 1792 года Дантон говорил: «...Отечество будет спасено. Вся Франция пришла в движение. Все рвутся в бой... Часть народа пойдет на фронт, другие бу­дут рыть окопы, третьи — защищать наши города. Париж окажет содействие этим великим усилиям... Набат, который зазву­чит, будет не сигналом бедствия, а призы­вом к атаке... Чтобы победить... нам нуж­на смелость, еще раз смелость, всегда смелость, — и Франция будет спасена!».

Революционные войска были не обуче­ны, не обмундированы, имели мало опыт­ных офицеров. Песня организовывала, дисциплинировала, воодушевляла. Каза­лось, в ее звуках была магнетическая си­ла, обеспечивавшая победу. Командующие требовали: «Пришлите тысячу человек подкрепления или тысячу экземпляров "Марсельезы"». Генералы считали, что с «Марсельезой» можно разбить противни­ка, превосходящего по силе вчетверо, и рапортовали о заслугах песни, словно это был живой человек: «В нашей победе — заслуга "Марсельезы"!»

Сохранилась картина неизвестного французского художника, изображающая битву революционных войск при Вальми под командованием генерала Франсуа Кел­лермана. Генерал на белом коне во главе наступающих. Сабля поднята над головой. На сабле — треуголка. Бежит в панике враг, настигаемый солдатами, поющими «Марсельезу».

Великий немецкий поэт Гете наблюдал еще один эпизод — торжественный и печальный, когда эта песня даже побежден­ным придала величие победителей.

В Майнце французские войска капиту­лировали, выговорив право уйти из горо­да с оружием и знаменами. Гете, находившийся тогда в Майнце, описал, как выхо­дила с пением «Марсельезы» колонна марсельцев. Всадники выезжали на лошадях совсем медленно, и в такт, тоже очень медленно, звучала «Марсельеза». «Это бы­ло захватывающе и страшно, это было су­ровое зрелище». Видно, там сложился один из ярких вариантов песни — торжест­венно-траурный. А тогда уже было много вариантов. Добавлялись стихотворные строфы. Совершенствовался мотив. Инто­нации принимали черты, связанные с песенностью различных областей Франции. И не только Франции. Возникали чешская, венгерская, сербская «Марсельезы».

14 июля 1795 года, в праздник шестиле­тия штурма уничтоженной народом тюрь­мы Бастилии, после исполнения «Марсель­езы» депутат Конвента Жан Дельри встал и заявил:

«...Я предлагаю, чтобы навеки славный гимн марсельцев был целиком внесен в сегодняшний протокол и чтобы военный ко­митет отдал приказ об исполнении этого гимна национальной гвардией... Я предла­гаю, чтобы имя автора гимна марсельцев, Руже де Лиля, было с почетом вписано в протокол». Заслуги автора отметили по­жалованием ему двух конфискованных у врагов революции скрипок.

Казалось, что теперь «Марсельезе» уго­тована длительная счастливая жизнь. Но в действительности уже в ближайшие деся­тилетия реакционеры всех стран, видя ве­ликую силу песни, стали беспощадно бо­роться с ней с помощью террора, национа­лизма, шовинизма. Песню пытались сжечь. А она жила.

Родители потихоньку напевали мотив и записывали слова для детей, чтобы песня не умерла в последующих поколениях.

Революционеры, шедшие на казнь, за­пекшимися губами пели «Марсельезу».

К содержанию

Наметилось в истории песни нечто от судьбы непримиримого живого существа: тиранам она не служила, сытости завоева­телей не принимала.

Наполеон пытался предать ее забвению.

Песня ему никогда не нравилась. Он лишь терпел ее до поры до времени, как ловкий политик: отказаться от «Марселье­зы», не завоевав всей полноты власти, зна­чило слишком рано обнаружить свои ис­тинные планы. В 1798 году песня еще зву­чала в Египте, в наполеоновском войске, на салюте у пирамиды Хеопса. Незабывае­мое впечатление: «Марсельеза» среди пес­ков и караваны, слушающие ее в торжест­венном молчании.

В московском походе Наполеона в 1812 году песни уже не было. Завоеватель был уверен, что она ему больше не нужна и да­же опасна.

Потерпев в России сокрушительный раз­гром, Наполеон вскоре потерял власть и был сослан на остров Эльбу, но бежал оттуда, вновь собрал армию.

Он понимал, насколько серьезно поло­жение, сколь сильным будет сопротивле­ние стран, объединившихся для беспощад­ной с ним борьбы. И, понимая, призвал на помощь... «Марсельезу»: песня-«талисман» должна была вдохновить солдат.

Тщетно. Тирану песня не помогла. После поражения Наполеона французс­кий король Людовик XVIII, возвратив­шись в Париж, первым делом решил за­ставить народ забыть «Марсельезу». Ко­роль был полон страха: возрождение «Марсельезы» казалось возрождением ре­волюции.

Но парижане все-таки пели «Марселье­зу».

Когда тяжелый зной накаливал громады
Мостов и площадей пустых
И завывал набат, и грохот канонады
В парижском воздухе не стих,
Когда по городу, как штормовое море,
Людская поднялась гряда
И, красноречию мортир угрюмых вторя,
Шла «Марсельеза»... —

так писал французский поэт Огюст Барбье в период революции 1830 года. Стихи воспевали героев баррикад, боровшихся за свободу с великой песней на устах.

«Я никогда не забуду лицо Парижа в эти знаменитые дни, — писал участник революции 1830 года, выдающийся ком­позитор Гектор Берлиоз, — неистовую храбрость мальчишек, энтузиазм мужчин и... особую гордость рабочих...

А музыка, песни, а охрипшие голоса, от которых звенели улицы, их надо было слышать, чтобы иметь о них представ­ление!»

Одним из исполнений «Марсельезы» на улицах Парижа в импровизированном концерте руководил сам Берлиоз, расска­завший об этом в своих мемуарах.

«Марсельеза» рождает свободолюбивые стихи великого немецкого поэта Генриха Гейне, зажигая в нем, как он говорил, «ог­ненные звезды вдохновения»: в 1830 го­ду Гейне, горячо переживавший револю­ционные события в Париже, в нетерпении набрасывая пламенные стихотворные строки, вдруг слышит музыку: «Безмер­ная радость охватывает меня! В то время, как я сижу и пишу, под окном моим зву­чит музыка, и в элегическом гневе про­тяжной мелодии я узнаю... марсельский гимн... Что за песня! Она пронизывает ме­ня пламенем и радостью, зажигает во мне огненные звезды вдохновения... Звонко-пламенные потоки пусть льются дерзно­венными каскадами с высот ликующей свободы...»

Королевская власть, видя всенародную популярность, могущество «Марсельезы», изменила тактику борьбы с ней. «Марсель­езу» пытались приручить, поставить себе на службу, сделать ее чуть ли не монархи­ческим гимном. Когда это не удалось, предпринимаются попытки найти ей заме­ну, привить народу другую песню. Но ка­кую?

Не было нового Руже де Лиля. Не было повода для вдохновения. Никто из музыкантов, составляющих славу Франции, не брался за решение неблагодарной задачи.

Было приказано искать песню в старых сборниках, ворошить фольклорные источники. Из архивов, наконец, извлекли одну старую песню. В ней была определен­ная мелодическая прелесть. Придворная капелла разучила замену «Марсельезы». Французов заставили петь песню-соперни­цу. Но разве способна она была горячить кровь, как «Марсельеза»?

Песня-замена провалилась, не выдержав никакого сравнения с мелодией, которую уже считали народной. В 1840 году в пре­дисловии к изданию «Марсельезы» во Франции писали: «Истинный автор "Мар­сельезы" — это народ, весь народ, с его от­вращением к рабству... с его верой в сво­боду, отечество, со всеми его страхами и надеждами, с его беспредельным энтузи­азмом и вечной поэзией. Человек в этом случае — только зеркало, он сосредоточил в своем сердце и уме лучи священного ог­ня, исходящие от всех умов и сердец...»

И когда наступил действительно драма­тический момент, когда на карту было поставлено будущее Франции — 19 июля 1870 года, в день объявления Францией войны Пруссии, был отдан приказ войс­кам играть «Марсельезу», но с несколько измененным рефреном: «Маршируем, маршируем на берега Рейна, чтобы разбить пруссаков».

Карл Маркс тогда отметил значение это­го лицемерного шага монархистов. Маркс писал Энгельсу, что пение «Марсельезы» во Франции — пародия.

В героические дни Парижской Коммуны рабочие взяли власть в столице Фран­ции. И «Марсельеза», как и прежде, приш­ла на помощь революции.

Этого ей реакционеры никогда не мог­ли простить.

Спустя несколько лет возникла очеред­ная полемика по поводу «Марсельезы». Монархисты вопили, что нельзя призна­вать песню, которая посылала людей на гильотину: они имели в виду аристокра­тию, пострадавшую во время революции. В Национальном собрании, заседавшем в Париже, вновь и вновь возникал вопрос о судьбе песни. Ведь юридически декрет от 14 июля 1795 года, объявлявший ее на­циональной песней, никем не отменялся. Но, вместе с тем, «Марсельеза» запреща­лась фактически и неоднократно, умирала и возрождалась, словно феникс из пепла, и, собственно, никто, кроме самой исто­рии, не был над ней властен. К тому вре­мени она вошла уже и в классическую музыку: мотив «Марсельезы» использо­вали Роберт Шуман — в романсе «Два гре­надера», «Венском карнавале» и увертюре «Герман и Доротея», Рихард Вагнер — в романсе «Два гренадера», Петр Ильич Чайковский — в Торжественной увертюре «1812 год».

В конце концов дебаты на этот раз за­вершились официальным письмом, повторявшим девяностолетней давности распо­ряжение отпечатать и распространить в Париже сто тысяч экземпляров песни марсельцев.

В 1879 году «Марсельеза» была объяв­лена официальным гимном Французской Республики. Возникала, правда, некоторая трудность: как быть с королями, отныне обязанными во время международных це­ремоний чтить официальный гимн? Исто­рики песни рассказывают об одном наход­чивом монархе, разрешившем проблему. На вопрос, как можно требовать от коро­ля, чтобы он снимал шляпу перед этой пе­сней, король ответил: «Каждый король должен радоваться, что "Марсельеза" сни­мает у него только шляпу, а не голову». Стефан Цвейг считал, что с той единст­венной ночи, когда Руже де Лиля посетило вдохновение, что-то надорвалось в этом человеке, безнадежно надломилось, что он был отравлен «чудовищной жестоко­стью случая, дозволившего ему лишь три часа пробыть гением».

К содержанию

Контраст между судьбой песни и судь­бой ее создателя составляет, собственно, смысл этюда писателя о Руже де Лиле. Его биография стала своеобразным без­ошибочным доказательством того, на­сколько важно в искусстве единство прин­ципов, идейных основ творчества и та­ланта.

Когда свершилось чудо рождения песни, перед саперным капитаном де Лилем возник вопрос твердого определения своего отношения к революции, участие в ней не только музыкальным творчеством.

Позиция же де Лиля в сложных событи­ях оказалась позицией испуганного человека, боявшегося смелых общественных преобразований.

После штурма Тюильри, в котором участвовали марсельцы, в крепости, где служил де Лиль, приводили гарнизон к присяге республике. Де Лиль отверг присягу, бежал из крепости, скрывался в горах.

Там, скитаясь, он случайно услышал горца, который распевал песню. Произо­шла памятная для композитора беседа, о которой он впоследствии рассказал своему другу Дезире Монтье.

Руже де Лиль спросил горца:

— Что это ты поешь?

— Это песня марсельцев. Разве вы ее не знаете?

— О, я ее отлично знаю, я ее знаю наи­зусть, так же, как и ты. Но почему ты эту песню, сочиненную в Страсбурге, называ­ешь «Марсельезою»?

— Она не из Страсбурга, ее сочинили марсельцы и принесли в Париж... Я видел
этих марсельцев в красных беретах и слы­шал, как они поют эти строфы...

Горько было узнать де Лилю: о нем, как авторе, уже забыли.

Спустя некоторое время Руже де Лиль вступил в армию революционного гене­рала Гоша, был ранен.

В 1792 году отказавшись присягнуть республике, он в 1802 году голосовал за республику. Потом отправился с делега­цией, посланной Наполеоном в Испанию.

В 1812 году он чуть было не попал на гильотину, без вины — только потому, что двоюродный брат де Лиля, генерал Мале (убежденный республиканец) предпринял отчаянную попытку свергнуть Наполеона.

Время общественных бурь не терпело колебаний.

Де Лиль потерял службу в армии, сим­патии и сторонников монархии, и ее противников, средства к существованию. Не­устойчивость закономерно привела к беспринципности. А «...даже при большом таланте, — отмечал великий русский худож­ник Илья Ефимович Репин, — беспринцип­ность понижает личность художника: в нем чувствуется раб или потерянный че­ловек». Талант де Лиля был скромным и, не воодушевленный идеей, как было при сочинении «Марсельезы», едва теплился: сам Руже, поздно поняв это, в старости сравнил свой талант с тлеющей соло­мой.

И все же неверно было бы трактовать его жизнь как неуклонное падение.

Он искал спасения в творчестве, стре­мился к нему, надеясь, что счастье, оза­рившее его в «Марсельезе», может вер­нуться. Писал де Лиль много: романсы, песни, стихи, прозу. Некоторые его сочи­нения для театра имели кратковременный успех. Пользовавшийся популярностью композитор Этьен Мегюль оказывал де Лилю поддержку. Влиянию «Марсельезы» он был обязан успехом своей «Походной песни», созданной в 1794 году и называв­шейся иногда во Франции «Второй Мар­сельезой». На де Лиля обратил внимание Клод Сен-Симон. Отказавшийся от граф­ского звания во время Великой француз­ской революции, чтобы служить народу, Сен-Симон в свободное от тягостного труда канцелярского служащего время писал книги, в которых изложил мечту о мировом переустройстве жизни. Сен-Симон был полон сочувствия к автору «Марсельезы». И когда на одной ману­фактурной фабрике попытались воплотить в жизнь идеи Сен-Симона, он заказал де Лилю гимн рабочих, прославлявший ра­венство и счастливый труд.

К содержанию

В 1823 году с автором «Марсельезы» познакомился поэт Беранже. Для Беран­же с детства имя де Лиля было окружено восхищением. В 1792 году, когда двенад­цатилетний мальчик Пьер Жан Беранже прислуживал в провинциальном трактире, через эту местность проходили доброволь­цы революции с пением «Марсельезы». Мальчик сочинял стихотворения, любил музыку. «Марсельеза» взволновала его до глубины души. Совсем маленький, болез­ненный, одинокий, он видел себя боль­шим, сильным, когда пел «Марсельезу» на собраниях граждан.

Перебравшись в Париж, Пьер Жан меч­тал встретиться с автором песни. Он и не подозревал, как беден де Лиль и как нуж­дается в помощи. В 1823 году от голода Руже спасла... тюрьма: дважды избежав наказания по политическим мотивам, он в конце концов попал в долговую тюрьму за неуплату ростовщику пятисот франков. Руже занял их, чтобы отдать в переписку свою очередную оперу.

Пьер Жан Беранже написал ему в тюрь­му ободряющее письмо: «Не краснейте оттого, что вас арестовали из-за долга. Скорее вся нация должна краснеть за те злоключения, которым все время подвер­гается автор "Марсельезы". Я не раз кричал об этом в салонах эгоистов. Быть мо­жет, немного стыда заставит, наконец, по­нять это самых глухих из них».

Беранже не ограничился словами. Сам бедняк, он обошел всех, кого мог, соби­рая нужную сумму, будоража совесть людей.

Руже де Лиль был выпущен на свободу и с тех пор стал обращаться к Беранже, как к сыну, за советами, помощью. Из го­родка Шуази-ле-Руа, где его поселил гене­рал-фортификатор и музыкант-теоретик Франсуа Блейн, де Лиль писал знаменитому поэту, делился с ним своими забота­ми — творческими и бытовыми. Тесно и душно ему было в захолустном городке.

Беранже заставлял де Лиля работать, убеждал его, что не все потеряно, что вдохновение придет, если композитор будет трудиться. Материалом для творчества де Лиль берет теперь стихотворные песни Беранже. В них тот же дух свободолюби­вой Франции, который родил «Марсель­езу»:

Весь Париж обижен с нами —

Распустили нас, друзья,

Не за то ль, что в бой с врагами

Шли мы, жизни не щадя?

Черный замысел в том видя,

Черт возьми, нельзя дремать:

Впереди борьбу предвидя,

Надо силы упражнять.

Марш вперед!

Марш вперед!

Близок снова наш черед!

Песни на стихи Беранже принесли ста­рому композитору надежды на творчес­кий подъем. Они были изданы, имели успех и оказались лучшими творениями де Лиля после «Марсельезы».

Из провинциального Шуази-ле-Руа де Лиль старался следить за всеми события­ми музыкального Парижа. Его волновала звезда молодого Ференца Листа, триум­фы соперника Листа — пианиста Сигизмунда Тальберга. С восторгом принимал он музыку Гектора Берлиоза, реформа­тора французского симфонизма: в оцен­ке явлений искусства де Лиль обнаружи­вает принципиальность и широту взгля­дов.

Берлиоз, гений инструментовки, откры­вший эмоциональную силу новых, необычных оркестровых красок, аранжирует «Марсельезу» для большого оркестра и двойного хора. Обработка посвящается де Лилю с многозначительной ремаркой перед последней строфой: «...вступают все инструменты и все, у кого есть голос, сер­дце и кровь в жилах».

Руже, полуслепой, с парализованной ру­кой, продиктовал письмо-ответ собрату по музыке:

«Шуази-ле-Руа, 20 декабря 1830 г.

Мы с Вами незнакомы, господин Берли­оз; не хотите ли познакомиться? Ваша голова подобна постоянно действующему вулкану, а в моей никогда не было ничего, кроме горящей соломы, которая, погас­нув, продолжает еще слегка дымиться. И все же из богатства Вашего вулкана и остатков моего соломенного пламени, сое­диненных вместе, может что-нибудь полу­читься. В связи с этим мне хотелось бы сделать Вам одно или, быть может, два предложения. Для этого нам надо пови­даться и побеседовать. Если это Вам по душе, назначьте день, когда я мог бы встретиться с Вами, или же приезжайте ко мне в Шуази на завтрак или обед, ко­нечно, очень плохой, но поэт, подобный Вам, сумеет хорошенько приправить его воздухом полей. Я не стал бы ждать до сих пор, чтобы сделать попытку сблизить­ся с Вами и поблагодарить Вас за честь, ко­торую Вы оказали известному скромному творению, одев его заново и покрыв, так сказать, его наготу всем блеском Вашего воображения. Но я лишь несчастный раз­битый затворник, который появляется в Вашем великом городе очень редко и ненадолго и большую часть своего време­ни занимается там не тем, чем бы ему хо­телось. Могу ли льстить себя надеждой, что Вы не откажетесь откликнуться на этот призыв, правда, малопривлекательный для Вас, и, так или иначе, дадите мне возможность засвидетельствовать Вам свою благодарность, а также и то удоволь­ствие, с каким я присоединяюсь к надеж­дам, которые возлагают на Ваш дерзно­венный талант истинные друзья того пре­красного искусства, какому Вы служите.

Руже де Лиль».

Работа, о которой старик писал туман­но, была готовым либретто оперы «Отелло» по Шекспиру. Либретто он и хотел предложить Берлиозу. Беранже не верил в затею и советовал заняться другим сюжетом: «Ваш "Отелло" никогда не по­смеет начать борьбу с Россини, я вам предсказываю это... Поздравляю с приоб­ретением нового пальто. Вот это радость! И раз вы теперь немного защищены от холода, то не могли бы вы, предаваясь грезам, набрести на другой сюжет, кроме Мавра?».

Беранже тогда находился в тюрьме Ла Форс, осужденный за свои песни, подстрекающие к бунту. Девять месяцев про­вел он в камере, упорно отказываясь от помилования, непримиримый в ненависти к угнетателям.

Выйдя из тюрьмы, Беранже тотчас же отправился навестить де Лиля, написал письмо к влиятельному композитору Джакомо Мейерберу с просьбой помочь автору «Марсельезы».

Жизненные горизонты как будто стали проясняться. К заботе поэтов, композито­ров прибавилось официальное внимание: об участи де Лиля доложили королю. Ко­роль согласился пренебречь революцион­ным прошлым де Лиля и назначил ему крохотную пенсию в полторы тысячи франков, увеличенную затем до трех с половиной тысяч франков, что избавля­ло де Лиля от голода. Вскоре его награди­ли орденом Почетного легиона.

Берлиоз написал в Шуази-ле-Руа, что приедет к Руже де Лилю, лишь только возвратится из Италии.

Но, как бывает нередко, облегчение пришло слишком поздно.

К содержанию

26 июня 1836 года, почувствовав при­ближение смерти, Руже де Лиль сказал покорно и просто: «Я принес всему миру песню и теперь я умираю».

Его похоронили на кладбище Шуази-ле-Руа. Старые гвардейцы проводили гроб. Единственная речь генерала Блейна на мо­гиле была предельно краткой: «Руже, прости нам неблагодарность, оказанную тебе судьбой». Рабочие местной фабрики спели «Марсельезу».

Место в пантеоне великих Руже де Лиль заслужил с опозданием на много десятилетий.

Писатель Виктор Гюго возглавил в Па­риже комитет по созданию памятника автору «Марсельезы». Один памятник установили на площади Шуази-ле-Руа. Дру­гой — на могиле. Надпись гласила: «Ру­же де Лиль. Когда в 1792 году Французская революция должна была бороться с королями, он подарил ей песню "Мар­сельеза", с которой революция победила».

14 июля 1915 года, в национальный праздник, останки де Лиля перевезли из Шуази-ле-Руа.

В предместье Парижа, куда в 1792 го­ду вошли марсельцы с песней, восхитив­шей мир, прах ожидали отряды кираси­ров, чтобы сопровождать артиллерийский лафет в парижский Дом Инвалидов — место упокоения выдающихся деятелей французского государства.

Никто не вспоминал о том, что де Ли­ля чуть было не казнили, что от голода он спасался в тюрьме, что пенсию ему вы­маливали у короля и умер он едва не за­бытым.

Президент Франции произнес речь. Семь строф «Марсельезы» в сопровождении лучших хоров страны пели семь лучших солистов Парижской оперы, специально приглашенных для этого случая. Кровь сынов Франции лилась в тот год на фрон­тах первой мировой войны; потому, вероятно, и вспомнили тогда официальные власти о «Марсельезе» и ее авторе.

К содержанию

Источник: С. Хентова. Мелодии великого времени. М., 1986